– Как вы считаете, сегодня писатель может быть профессионалом, зарабатывающим на жизнь исключительно литературным трудом?
– Так было в очень короткий период, когда, скажем, Иван Кудинов, переехав на Алтай, сразу же получил хорошую квартиру и возможность спокойно заниматься писательским трудом. Это писательский союз, который сформировался после войны у нас в 
крае и работал активно в период 50–80-х годов. Вот здесь мы можем говорить о профессиональных писателях. Квин, Кудинов, Егоров – это титаны, которым было о чем рассказать, и они это мастерски делали.
Основной недостаток современных наших писателей, таких, скажем, как Владимир Токмаков или Михаил Гундарин, – это отсутствие разностороннего жизненного опыта, а ведь они романы выпускают – «Трюфели», «Говорит Галилей» и прочие. Но для создания эпоса просто необходим богатый жизненный опыт. Если ты не был в тайге и не жил там, как Тарковский, по полгода, если не работал на стройке века среди людей разных социальных групп, а варился только в редакции, на телевидении или в университетской специфике, то ты, наверное, эпоса-то и не создашь.
Евгения Евтушенко травить начали, он поехал на Братскую ГЭС и там три месяца варился, вернулся, написал поэму и вернул себе поэтическое дыхание. А если ты только сидишь за столом – думаешь, размышляешь, этого мало. Михаил Юрьевич с абреками воевал, Лев Николаевич – в Севастополе и на Кавказе, Федор Михайлович на каторге побывал. Опыт. Для того чтобы создать мир, нужно его знать.
И сегодняшняя литература – это либо что-то мистическое, постмодернистское, либо движение в прошлое, потому что там действительно значимые, интересные для осмысления события происходили. К примеру, Гражданская война на Алтае – это ведь такой многоуровневый пласт для писательской работы.
А вообще, вся история литературы – это маятник. Период XIX века – время русского классического романа, проходит немножко времени, все сдвигается к поэзии, а уж Серебряный век – это чистая поэзия. Потом снова соцреализм, тяготение к эпосу, роману.
– Так и дальше будет качаться?
– Это закон жизни. То же самое с направлениями модерн, постмодерн, ну всё – выдохлись. Маятник уже пошел в другую сторону – к реализму, отражению жизни, и я уверен, что лет через десять постмодернистская составляющая будет процентов 10-15, не больше. Время восхищения Пелевиным, Сорокиным, Виктором Ерофеевым прошло. Сейчас они тоже делают интересные вещи и читать их можно, но на божничку сажать нельзя, как это происходило в 90-х годах: вот только постмодерн и больше ничего нет. Сейчас это время проходит, появляются интересные романы. На Шукшинскую премию подают книги, начинаешь читать – и это, и это интересно. Но не был бы я в комиссии, никогда бы не узнал о таких вещах, потому что это непопулярно, не продвинуто литераторами. Вот проблема.
– Но меньше пишущих людей все-таки не становится?
– Не становится. Но сейчас дефицита книги благодаря Интернету нет и, может быть, по этой причине нет кумиров. Сейчас не их время, а если кумиры, то с негативным знаком.
– А «нет пророка в своем отечестве» тоже работает?
– Вот здесь не знаю. Потому что, если попросят составить линейку, я ее не составлю. Был Александр Михайлович Родионов, и я знал, что тему краеведения он закрывает на все 100 процентов. К нему приходишь и спрашиваешь: «Когда у нас были декабристы?» Он говорит, декабристов у нас не было, но в таком-то году такого-то числа через Обь переправлялся такой-то, направляясь туда-то. Интересна и самобытна его книжка «Князь-раб». Если самое ценное в литературе, как считают многие, язык, то в этом плане Родионов состоялся на 100 процентов. Писать книгу языком XVIII века – читать не будут. Писать о XVIII веке современным языком – неаутентично. И он брал корень из старославянского и современного языков и создавал какие-то неологизмы, которые выстраивались очень хорошо. В этом плане он лучший был. А вот о других я не знаю. Не стану ставить оценки.
– Сегодня, по мнению вашего коллеги филолога Дмитрия Марьина, уже прошли споры между возрастными движениями, перестали ругаться и ссориться писатели разных союзов и литературный процесс из разных ручейков превратился в какую-то мутную реку, в которой пока еще трудно разглядеть большую рыбу…
– Продолжая эту метафору, можно сказать о том, что есть такая большая страна Китай, а там – великая река Хуанхэ. Но люди, там побывавшие, говорят, что в море впадает ручеек в палец толщиной, всю реку «выпивают». Так что как бы у нас эта «река» не высохла.
Тусовки одни и те же, одни и те же на них люди. На презентациях книг собирается по 20 человек. Приехал в нынешнем году не первый уже раз на Шукшинские чтения известный московский писатель Глеб Шульпяков, и на встречу с ним в «Шишковке» пришли 15 человек, хотя писатель он очень интересный. Поэтому «узок круг революционеров, страшно далеки они от народа».
– А как этих самых «революционеров», то бишь писателей, к общению с народом приблизить?
– Я вот фактически насильно пригонял студентов в «Шишковку» на презентации. И в сухом остатке хорошо, если кто-то один из них покупал книжку. Если писатель хочет реализовать свои книги на презентации, библиотека, к сожалению, не самое подходящее место для этого.
– А какое же подходящее?
– Большой книжный магазин. Американский профессор Сэнди Кролик написал «Алтайскую историю» и провел презентацию, при мне штук 30 этих книжек смели. То же самое было с Александром Михайловичем Родионовым, когда он в «Книжном мире» представил «Одинокое дело мое». В такой магазин приходят с кошельком. А вот в школы, университеты, библиотеки зачастую нет. В книжных магазинах надо проводить презентации по функционалу, это работает. Вот у Владимира Токмакова это получается. Он мастер презентации. По книге «Сбор трюфелей накануне конца света» Токмаков провел около 60 (!) презентаций. И на каждой книги расходились – одни как подарки, другие за деньги.
– Как вам видится будущее алтайской литературы и российской литературы в целом? В возврате к реализму?
– В пятитомнике «Образ Алтая в русской литературе» литературоведы выстроили некую систему. Все начиналось с путевых очерков. В XVIII веке приезжали к нам разные заграничные путешественники и оставляли путевые очерки. Последующие произведения были связаны с горным округом. После создания писательской организации, с начала освоения целины появились очерки, романы, эпос. А сейчас мы часто уходим, как я уже говорил, в какую-то мистику. Ни верх, ни низ, а много реальностей возникает. Надеюсь, найдутся действительно люди, которые опишут жизнь, нас окружающую. Но сейчас о чем писать-то? Тому же знаменитому, как к нему ни относись, Дмитрию Быкову задают вопрос: «Сегодняшний эпос можете написать?» – «А я не знаю, о чем писать. О том, как стал коммерсантом и не погиб, о том, как обанкротился и стал нищим?»
О современности писать пока нечего. Пробовали – не получается.
Но литература на Алтае тем не менее есть и не захирела. Она хорошо поддерживается губернатором края Александром Богдановичем Карлиным, и здесь можно привести в пример те же издательские конкурсы. Есть и многочисленные литературные премии, их около двадцати.
Сейчас издательский конкурс проходит абсолютно по гамбургскому счету. Мы там до рукопашной спорим, потому что Станислав Васильевич Вторушин и Анатолий Владимирович Кирилин находятся на одной позиции, а Дмитрий Марьин, Михаил Гундарин и ваш покорный слуга – на другой, библиотекари – на третьей. И вот пять лет я в эту «игру» играю, и всегда всеё объективно. Бывает, художественной прозы больше, бывает, что почти нет, зато появляется много детских книг, и наоборот. В поэзии с Иваном Ждановым не потягаешься, вот его книжку опубликовали, а на следующий год не из кого выбирать. Процесс неровный, но на то он и литературный процесс.