Интервью с первым ректором АлтГУ Василием Ивановичем Неверовым (газета «За науку», 2000)

Основатель

Василий Иванович поразил нас своим необыкновенным даром рассказчика, подкупающим обаянием и искренностью. Такое изобразить или сыграть невозможно. К сожалению, передать это в интервью тоже непросто. Но все же попробуем.

Идея

– Недавно мы услышали свежую версию легенды о создании Алтайского университета, согласно которой инициатором открытия АлтГУ был даже не Первый секретарь Алтайского крайкома КПСС А.В. Георгиев, а именно вы, Василий Иванович. И будто бы когда Брежнев после рекордного урожая 1972 года спросил у Первого, что бы он хотел попросить для края, Георгиев, собрав крайком, предложил высказаться по этому поводу, и вы сказали, что Алтаю нужен университет. А как было на самом деле?

– Это уже просто домыслы. В 1968 году Георгиев провел со мной разговор. В то время была сформирована программа развития производительных сил края. А развивать край – это прежде всего решать кадровую проблему. Первый устроил мне выволочку за то, что мы все время «бьем по хвостам» (он любил народные выражения). Мы строим какую-то отрасль и лишь потом спохватываемся, что у нас нет кадров. Вы чего там спите? Давайте, вместе с краевыми плановыми органами, действуйте на упреждение. Разработайте программу развития системы высшего, специального, профессионального образования. А для начала сделайте анализ состояния кадрового потенциала. Мы работали 3–4 месяца и представили записку, где указали, каких специалистов не хватает. Из документа было видно, что катастрофически не хватает кадров университетского профиля. В вузах должны работать университетские кадры с базовым образованием, а их – 0,8%! В вузах! А что касается НИИ или школ, то там их вообще не было! Ознакомившись с запиской, Георгиев сказал: «Разрабатывайте программу. И мне думается, во главу этой программы надо поставить открытие университета». Открытие университета – это его идея.

Как был разрушен Карфаген

В Москве поначалу он встретил полное непонимание. По Коксохиму и сельскому хозяйству – да, понимание было, а по университету и по культуре – нет. «Надо брать кувалду и бить этот московский бастион! Будем создавать и формировать общественное мнение». И занимались этим вплоть до рекордного урожая на Алтае.

И вот 1972-й год. Должен приехать Л.И. Брежнев. Меня приглашает Георгиев и говорит: подготовьте короткую, на полстраницы, справку по нашим университетским потребностям. Мы подготовили. Тут прибыл Брежнев, объезжает с Георгиевым край. Он видит необычное поведение жителей. Позже он скажет: «Куда ни поедешь – везде под колеса бросаются люди с просьбами, прошениями. Руководители краев и областей умоляют увеличить фонды на масло, мясо. А вы – молчите...».

Александр Васильевич был очень тонкий психолог. Когда Брежнев поднял тост за «Алтайский край и его гигантские возможности, сдержанный трудолюбивый народ, суровый, работящий, который не бросается под машину с петициями», Георгиев начал издалека: «Мы не хотим ставить Генерального секретаря в неудобное положение с мелкими просьбами, ибо Генсек не Дед Мороз с мешком подарков. Вы, Леонид Ильич, и так нам помогли с уборкой урожая, направив 10 тысяч солдат, решив другие вопросы – спасибо вам за это! Просьб же у нас ворох, ибо положение у нас хуже, чем в Новосибирске, Томске. Ведь мы аграрный край, а потому и отношение к нам в министерствах и ведомствах такое: "Самое дорогое – хлеб, и самое дешевое... – хлеб". Но если говорить о главном, то у нас есть три проблемы: 15%-й коэффициент (Брежнев: "Да!"), Коксохим ("Да!") и... университет» (Брежнев поперхнулся: «Не понял»).

И Георгиев доходчиво, аргументированно разъяснил Генеральному ситуацию. Аргументация была настолько серьезной, что Брежнев, выслушав ее, сказал помощнику: «Запишите», а Георгиеву: «Подготовьте записку в ЦК». К утру записка в ЦК была нами подготовлена и оказалась в папке помощника Брежнева.

Вернувшись в Москву, на заседании Политбюро Брежнев сказал: «Вы знаете, поездил я по стране: везде просьбы, просьбы и только на Алтае – широкий государственный подход. Георгиев весь в будущем, он думает о завтрашнем дне. Его надо поддержать». Так было принято решение на уровне ЦК, которое поручило Совмину СССР и РСФСР рассмотреть этот вопрос.

Мудрость Георгиева

Георгиев не стал ждать соответствующих постановлений. Он пригласил меня к себе и сказал по-домашнему (высшая степень доверительности): «Вот что, хлопче. С университетом мы еще хлебнем. ЦК – это еще не решение проблемы. А потому начинай разворачиваться – теперь уже никто не остановит университет».

Началась работа по разработке структуры будущего флагмана высшего образования. А главное, встал вопрос: на какой базе разворачивать новый вуз? Кемеровчане и тюменцы это сделали на базе пединститута. Абсолютное большинство городских и краевых властей (кроме председателя горисполкома Мельникова) также склонялось к такому решению. Так проще: сменили вывеску – и университет готов.

Перед совещанием по этому вопросу меня вызвал Георгиев и спросил мое мнение. Мой ответ был: «На самостоятельной основе».
– Ясно. У нас максималистов много. Но как только принимается решение, бегут и говорят: сложно, трудно, помогите. И мы становимся заложниками этих людей. А вы готовы взять на себя ответственность за максимальный вариант?
– Да, конечно.
– Не как завотделом, а как ректор, готовы?
– Это для меня неожиданно.
– Вот с этого и начинается. Подумайте... два дня.

И он едва кивнул головой (обычно вставал, подавал руку, а тут...). Через два дня захожу вечером, он, против обыкновения, не поднялся, не подал руку, глаза холодные:
– Ну что, минимальный вариант?
– По-прежнему я за максимальный вариант, более того, если будет принято решение о создании университета на базе пединститута, я уйду в отставку... Что касается моей ответственности – я не напрашиваюсь на эту работу, это хомут, а здесь – отлаженное хозяйство, но если будет принято такое решение, сочту за честь. Костьми лягу, но университет будет.

И тут глаза у него потеплели, он встал из-за стола, обнял меня за плечи, повел к двери: «Ну, хлопче, готовься к предстоящему сражению». Так фактически было принято решение, на какой основе создавать университет. И кто будет ректором.

И именно Георгиев настоял – вопреки советам московских чиновников – на открытии АлтГУ не через 2–3 года, «когда появится материальная база», а немедленно, в 1973 году, пусть и на пустом месте. И в этом также проявились его мудрость и дальновидность. Он был убежден: иначе университета Алтаю не видать. Могу сказать одно: если бы не было Георгиева, университета бы у нас не было. До такого уровня понимания необходимости, важности университета, какой был у Георгиева, никто в крае подняться не мог.

Будучи крестьянином, агрономом, человеком от земли, он был человеком, одаренным необыкновенным пониманием стратегических задач и целей, стоящих перед краем. И когда я стал ректором, получил удостоверение ректора, он мне сказал: ты еще три месяца будешь заведующим отделом. Сами понимаете: одно дело, когда приезжает ректор, и совсем другое – когда заведующий отделом. И когда его упрекнули в «ослаблении позиций отдела», он сказал: «Если мы закроем отдел, ничего не случится, но если мы провалим дело с университетом, потомки нам этого не простят. Это будет позорище».

Не считай других дураками

– Руководитель и коллектив... Каковы между ними взаимоотношения? Часто ли вы стучали кулаком по столу, фигурально выражаясь?

– Стучать кулаком не стучал, но меры порой приходилось принимать очень жесткие. Я знал Беляева, Георгиева. Меня всегда интересовало, как они строили взаимоотношения с людьми. И на всю жизнь я усвоил одно золотое правило: не надо считать себя умнее людей. В то же время бывают такие обстоятельства, когда коллектив, не зная всей совокупности обстоятельств, которые сложились вокруг той или иной ситуации, может думать не так, как это нужно университету в данный момент. И тогда надо ситуацию разъяснить... Человеческий фактор – это главное в работе. Насилие может сработать раз, другой, а потом оно откажет. Если люди будут понимать, что ты хочешь, если они будут относиться к тебе по-человечески, они ответят тем же.

– Тем не менее, приходилось ли бывать жестким, даже жестоким?

– В 1973 году бывали воистину фронтовые ситуации, когда иначе как чрезвычайной жесткостью добиться результата было нельзя. Приходило ценнейшее оборудование, его сгружали у входа в университет. Работали ночью. Причем приходилось привлекать профессоров, преподавателей, ибо не было еще ни одного студента. Пожалей я себя, этих людей – все оборудование бы растащили.

Уроки сталинизма

Больше всего я не любил в людях необязательность. Мне ни одного дня не приходилось учиться очно. Учеба, семья, коллектив – сама жизнь сформировала во мне обязательное отношение к тому, чем я занимаюсь. Кроме того, работа моя – комсомольская, партийная – начиналась еще при Сталине. Это были жесткие времена: безответственность могла закончиться не просто крушением карьеры, но и жизненной трагедией. А потому, когда я стал ректором, я уже имел характер человека, который полностью отвечает за свои поступки.

И когда я встречался с необязательностью, враньем, это вызывало во мне жесткую реакцию. Я говорил ребятам: не получается – приди и скажи об этом, потому что неправильная информация ведет к принятию неправильного решения с далеко идущими последствиями. Человеку, проявившему безответственность трижды, я говорил: «Трижды вы нас подвели – уходите».

Где «золотая середина»?

– Говорят, вы умели великолепно снимать противоречия между однопартийной авторитарной системой, с одной стороны, и университетским народом, который по сути своей всегда являлся рассадником вольнодумства, – с другой. Как вам удавалось это делать?

– Противоречия, конечно, бывали. Приходилось их как-то преодолевать. Мне говорили в партийных органах: вы куда смотрите, что это там у вас лектор Коновалов говорит о том, что у нас в стране инфляция. Нет инфляции! Вы что же, против советской власти? Я понимал, Что А.Н. Коновалов – честнейший человек, коммунист. Но пытается осмыслить происходящее и как экономист видит, что у нас есть инфляция. Я понимал, что его надо защищать.

Но в то же время были пределы возможностей. С одной стороны, я понимал необходимость развития демократических начал, с другой, я был представитель этой системы, а значит, должен стоять на страже устоев. Нахождение «золотой середины» между новыми, свежими веяниями, с одной стороны, и разрушительными силами, которые начинали ломать все и выплескивать вместе с водой ребенка, которым надо было ставить барьер, с другой стороны, – это было довольно сложно. Бывало, что меня не понимали так называемые демократы и одновременно не понимал крайком.

Я и сейчас говорю о том, что мы с водой выплеснули ребенка. С другой стороны, зададимся вопросом: необходимы были преобразования? Да, конечно. Но мы все сделали, извините за выражение, через задницу. Вместо того, чтобы начинать с проблем экономических, мы экономику отбросили, занялись сплошным политиканством. Конечно, нужно было менять и политическую систему, ибо без этого невозможны были экономические преобразования. Но мы отбросили и то доброе, положительное, что у нас было. А что создали? Ничего не создали.

Меня спрашивают, верен ли я прежним убеждениям? Верен. В то же время я пытаюсь переосмыслить прошлое. И я рад, что университет был закоперщиком в годы перестройки, носителем новых мыслей. Но мне как ректору и как члену парткома не удалось удержать это на грани здравого смысла. И в этом я чувствую какую-то свою вину.

На грани крушения

– Новосибирская, Томская школы чем-то отличались в психологическом плане? И создана ли Алтайская научная школа?

– Когда мы с Бородавкиным договаривались, как создавать университет, то решили, чего бы это ни стоило, взять курс на формирование коллектива молодежного. И нас многие годы в этом не понимали. Ибо если мы пригласим людей 50–60-летних со званиями, опытом, докторов наук и т.д., то потом их никакими силами не спихнешь, и через 10 лет по возрасту людей, занимающих ключевые позиции, мы будем представлять вуз-перестарок, у которого нет будущего. Нам нужно приглашать тех, у кого все впереди.

Это резко осложняло становление. Мы понимали, что можем не дожить до тех времен, когда наступит отдача. Но зато это давало возможность входить в жизнь АлтГУ как университету с большим возрастным потенциалом. Мы искали успевших проявить себя ученых, но таких, которые не боялись молодой поросли: Бородавкин, Воробьева, Морозов, Першина, причем сразу с гнездом молодых преподавателей. Приехав к нам, они привезли с собой выпускников, аспирантов, т.е. людей молодых, но талантливых.

Вот один из примеров: нам нужен был завкафедрой алгебры. Я поехал в Новосибирск, зашел к декану. Тот: «Я вам покажу одного мальчика, посмотрите его». – «Хорошо, покажите, но так, чтобы он не знал, кто я». И вот в кабинете появляется элегантнейший молодой человек, по виду – студент 3–4 курса, рафинированный интеллигент с изящными манерами, с непроходимой наивностью на лице. Уходит мальчик, и я говорю: «Что ж вы делаете! Нам нужны пахари, а вы предлагаете академического мальчика». А он в ответ: «Вот как раз Мальцев (а это был не кто иной, как нынешний наш профессор Ю.Н. Мальцев) есть пахарь. Это талантливейший человек, берите и не ошибетесь!»

И так у нас кафедры математического и физического факультетов комплектовались исключительно за счет Новосибирской школы. Средний возраст – 24–26 лет. На одном из совещаний в крайкоме КПСС меня упрекнули: «Да что у вас там за детский сад! Ну, товарищ Неверов, вам мало не покажется». Я страшно переживал – это было на грани крушения карьеры. Но зато посмотрите сейчас: математический и физический факультеты – одни из лучших в Сибири, имеют по 8–10 докторов наук... Мальцев, Будкин, Медведев... Им сейчас по 50, у них еще в запасе 10–15 лет, и они все устремлены вперед.

Особенность Новосибирской школы в том, что она сугубо научная. Они там готовились стать учеными, их нацеливали на академические учреждения Академгородка и не готовили к преподавательской деятельности, за бортом оставляли проблемы воспитания. Долго, не один год нам приходилось убеждать их, что они преподаватели, воспитатели, сколько приходилось претерпеть в связи с этим, какое было отчаянное сопротивление!

Но они это преодолели. И сегодня можно говорить о том, что сформировалась в значительной мере Алтайская школа. В ней меньше академизма, больше акцент на подготовку специалистов, ориентированных на быстрое вхождение в профессиональную деятельность, на решение региональных проблем. Взять новосибирских археологов. Для них весь земной шар – точка приложения их интересов. Наши археологи целиком ориентированы на исследование Алтая, но в тесной связи с развитием мировой цивилизации вообще.

Коммунизм или демократия?

– Вы досконально знаете особенности авторитарной системы...

– Я сам был «винтиком» этой системы, «проводником» ее...

– ...Вы увидели воочию особенности той демократической системы, которая у нас воцарилась в последнее десятилетие. Каким вам представляется будущее России, где правда? Чего нам ждать в ХХI веке?

– Знаменитый юрист Плевако, который выиграл почти все процессы, был тонким психологом и всегда играл на слабостях человеческих душ. Одна столбовая дворянка, будучи разорившейся, лишившейся мужа, застрелившегося сына, будучи лишенной своего поместья за долги, жила приживалкой у какой-то барыни, потом снимала комнатку, и, так как у нее не было чайника, чтобы вскипятить воду, она его украла на рынке. И ее судил коронный суд (как дворянку).

Плевако поспорил с Немировичем-Данченко, что выиграет этот процесс. Прокурор, увидев Плевако, решил: «Ага. Сейчас он будет бить на жалость, на то, что это бедная женщина, потерявшая мужа, разорившаяся... Сыграю-ка и я на этом». Вышел и говорит: «Конечно, женщину жалко, потеряла мужа, сына и т.д., кровью сердце обливается, сам готов пойти вместо нее в тюрьму, но... Господа, коронный суд. Дело в принципе, она замахнулась на священную основу нашего общества – частную собственность. Сегодня она украла чайник, а завтра – повозку, а послезавтра еще что-нибудь. Это разрушение основ нашего государства. А поскольку все начинается с маленького и разрастается в огромное, только поэтому прошу ее наказать, иначе это грозит огромными бедствиями нашему государству, разрушением его основ».

Прокурор сорвал аплодисменты. Выходит Плевако на свое место и вдруг развернулся, подошел к окну, долго стоял, смотрел. Зал в напряжении: чего он смотрит? Плевако вышел и сказал: «Уважаемый коронный суд! Сколько бед Россия претерпела: и Батый конями топтал ее, и тевтонские рыцари насиловали матушку-Россию, двунадесять языков во главе с Наполеоном Бонапартием подошли и сожгли Москву. Сколько же бед претерпела Россия, но она каждый раз поднималась, восставала, как феникс, из пепла. И вот теперь новая напасть: женщина украла чайник. Бедная Россия! Что-то теперь с тобой станет?» Зал хохотал. Процесс был сорван, женщину оправдали.

И эту напасть Россия вынесет! Выживет! Я остался марксистом. Пусть считают меня ретроградом... Не выдержала испытания конкретная модель социализма. Но идеи равенства (в хорошем смысле), братства верх возьмут. Сегодня коммунисты не смогут стать у власти. Я уверен: пока не пройдет 2–3 поколения, пока шлейф грехов, которые на нас лежат, не отойдет вместе с нами в мир иной, пока не появится новое поколение коммунистов, не отягощенное личными ошибками в прошлом, говорить о возвращении коммунистов к власти просто несерьезно. Тем более что они допускают колоссальные ошибки.

Но... началась перестройка

– Что не осуществилось в университете? Вы, как патриарх, имеете право дать самую объективную и беспристрастную оценку...

– Несмотря на высокие темпы развития университета (одни из самых высоких в стране), результаты могли быть большими. В свое время был спроектирован комплекс университетского городка в нагорной части города, рассчитанный на 20 тысяч людей: с жильем для профессуры, ниспадающим каскадом к Барнаулке, общежитиями, Ботаническим садом, огромным вычислительным центром, корпусами химического, биологического, гуманитарного факультетов и т.д. Этот план был в деталях проработан, утвержден и началось его претворение. Мы построили общежитие, произвели большой снос, но... Что помешало? Нужно было провести тепло от 3-й ТЭЦ. Но как только началась перестройка, резко сократились финансовые возможности государства, и здесь уже ни о каком плановом начале речи не было, начался сплошной волюнтаризм.

И идею университетского городка зарубили. И хотя официального решения об этом принято не было, но прекратилось финансирование, и мы вынуждены были это общежитие поменять на общежитие в центральной части города (на Крупской). Положение осложнилось еще и тем, что после смерти А.В. Георгиева пришли люди, которые не понимали в полной мере, что такое университет. Резко стало ослабевать внимание. Теплотрассу не подвели. А строительство котельной для городка на 20 тысяч людей не мог разрешить даже Госплан СССР. Требовалось специальное разрешение правительства. Его заволокитили. Так похоронили эту идею.

Университет, который мы потеряли

То, что приобрел университет, мы все хорошо знаем: 12 тысяч студентов, сотня профессоров и докторов и т.д. Но, что потерял университет... Он утратил многие нравственные позиции. Произошло резкое ухудшение морально-психологического климата, многие традиции университетской жизни были нарушены. Все это и многое другое, что касается области духовной жизни, человеческих отношений, стало катастрофически падать, резко, заметно. Если вначале перебить профессора на Ученом совете считалось верхом нетактичности, то сейчас могут обругать, обидеть человека. Уже не считают это зазорным. Если профессор считал неприличным не откликнуться на просьбу человека, который стоит по уровню образования, положению ниже его, то сейчас мы просто начинаем не замечать людей, появляется бесчувственность, эгоцентризм. Вот наибольшие потери – в области человеческих отношений.

Вы сами видели перепады, которые проходили в жизни нашего коллектива. Вот у нас совет старейшин: Першина, Гавло, Ельчанинов. Мы пытаемся как-то вмешаться в этот процесс, но, к сожалению, это потери невосполнимые. Мы можем построить новый корпус, можем насытить факультет современными машинами. Но восстановить тот дух доброжелательности, тот дух университетской интеллигентности, который характерен для старых университетов и воспитывается даже не десятилетиями... Вот что мы потеряли.

Женщина – опора в любом деле

– Как вам удалось завоевать признательность такой привередливой части человечества, как женщины университета?

– Я усвоил одну истину: женщина по природе своей выше мужчины, она более ответственна, более мудра. Хотя мужчина идет от разума, а женщина – от сердца, но эти импульсивные сигналы бывают более верными и мудрыми. Как мужчина – так непрерывные перекуры, а женщина пластается. Это вечная труженица. Мужчина более твердокожий, женщина тоньше, ей нужна похвала. Заметил что-то хорошее – скажи ей об этом. Я не боялся выдвигать женщин. У нас семья старой закалки. Я не помню, чтобы отец хоть раз крикнул на мать. У нас в семье (6 братьев и 2 сестры) было заведено, чтобы девочек опекали. Я убежден: женщина – опора в любом деле.

Беседовали Сергей Зюзин и Владимир Клименко
«За науку», 2000 г.

https://www.asu.ru/?v=sw0